01: В чудесной стране

«Your lies fool no one
Your magic, white rabbit,
Your white room, straight jacket!»
Egypt Central — White Rabbit

[indent]— Держите его!
[indent]Крик разбивается о чернильную поверхность воды, и ледяной саван смыкается над его головой. Уже не осталось сил сопротивляться, последние отчаянные попытки вырваться с лёгкостью сметает бурный поток. Небо и деревья исчезли, поглощённые чернотой. Это не вода, это острые осколки воспоминаний слились воедино, чтобы затопить всё. Они кружатся и вихрятся. Многотонный давящий гроб. И когда в лёгкие хлынул поток пресной воды, когда стало нечем дышать, приходит коне...
[indent]Нет.
[indent]Началось всё не так.

[indent]— Послушай, так больше нельзя. Я не могу. Я вижу, ты тоже. Не отворачивайся, пожалуйста, смотри на меня. Я знаю. Я знаю. Мы же друзья, помнишь? Посмотри на меня.
[indent]Испуганный сдавленный шёпот казался слишком громким в тишине дортуара. Их вот-вот услышат, наверняка услышат, и тогда Шестнадцатому несдобровать. Есть заведённый порядок, знаете ли, а порядки нельзя нарушать! Так говорит Старушка. Приют имени святого Викентия всегда был порядочным местом для порядочных детей, и таким он останется, пока она жива! Не один ребёнок тайком желал ей смерти, но Старушка упорно не собиралась помирать. Она регулярно приезжала сюда, оставляя длинный роскошный фаэтон у высоких чугунных ворот, украшенных совсем не декоративными пиками, и в такие дни и так нелёгкий быт превращался в кошмар.
[indent]Потому что Старушка сама была Кошмаром.
[indent]Она руководила приютом, размещённом в старинном особняке, целую, кажется, вечность. Она была старше увитых плющом стен, старше конюшенных пристроек, где никогда не видели лошадей, старше спортивной площадки, закрытой на вечный ремонт. Старше башен и широких деревянных лестниц. Её вежливо называли Старушкой, чтобы она не огорчалась, но куда больше ей к лицу был титул мумии. Такой же древней, замотанной в бесконечные шали и платки, среди которых с трудом угадывалось старомодное длинное платье. Даже на красивой золотой табличке, украшавшей ворота, было сказано, что «Благочестивый приют имени святого Викентия для несчастных детей-сирот с гордостью управляется... Старушкой».
[indent]Приют с прилегающим к нему обширным парком окружала высокая каменная ограда. Вся территория поддерживалась воспитанниками в строгом порядке: аллеи ровнялись, кусты подстригались и даже деревья словно бы росли в соответствии с генеральным планом. За воротами же, насколько немногочисленным любопытным удавалось заглянуть, начинались дикие буйно-зелёные дебри, подступавшие к самой обочине единственной автодороги.
[indent]Никто не помнил, как оказался здесь, в этом месте. Не все из них даже владели школьным английским, не умея объясниться с другими, но Старушку и её вожатых неизменно понимали все. Жутко, но никто не мог даже вспомнить своё имя, хотя кто-то уверял, что его зовут Джек, а кто-то другой считал, что имя вообще не нужно. Имена, возраст, интересы и пристрастия растворялись в засасывающей воронке приюта, как будто кто-то заочно причислил их к перечню вещей, не рекомендованных добропорядочным детям. Не бегай. Не смотри в глаза вожатым. Держи руки над одеялом. Не подходи к воротам. Не вспоминай своё имя. К этому нельзя было привыкнуть. Нельзя было привыкнуть к жутким скрипам деревьев, доносящихся из-за ограды, к скользящим по коридорам теням вожатых, к тихому шёпоту Старушки из-под платка. Никто и не привыкал, но с течением дней, недель или лет изматывающий страх истощал физически и духовно. Он становился постоянным спутником, без которого жизнь казалась пугающе неопределённой, лишившейся заведённого Старушкой распорядка. Приют святого Викентия был населён серыми тенями детей, марширующими неслышно, в такт движениям их мучителей. Новенькие, особенно кто помоложе, часами не могли заснуть в первые ночи: они кричали и ворочались, бормоча обрывки фраз, кого-то звали. Вожатые бдительно следили, чтобы никто не вздумал прекращать ночные агонии — помните, вставать с постелей до побудки запрещено? С новенькими вообще запрещали разговаривать, угрожая длинным кожаным хлыстом. Потом, когда наставал час господского визита, новеньких отводили к Старушке. Вернувшись, они больше не кричали. Им не снились кошмары. Им вообще ничего не снилось. Помните правило тридцать один? Благопристойная тишина любит благопристойных детей.
[indent]— Ну давай, ты не спишь. Посмотри на меня.
[indent]Но всегда и везде найдётся тот, кому не всё сладко и кто не захочет терпеть. В их дортуаре, где вдоль стен были установлены десять одинаковых кроватей, таким стал Шестнадцатый. Этот номер был вышит на переднем кармане полосатой пижамы, в которых их всех заставляли облачаться перед сном. Его сторонились, потому что воспитанные дети не общаются с невоспитанными грубиянами (помните?), но временами кому-то не везло и его постель оказывалась рядом с этим психом, который никак не желал угомониться. Как будто он не видел высокий и мрачный лес за окном и не слышал, что вожатые выпускают на ночь собак, которым Старушка запретила лаять. Ну почему во всём особняке он один досаждает своей спальне?! Как-то раз Седьмой нажаловался на него вожатому, и тот пообещал, что Старушка поговорит с ним. С тех пор спальня засыпала, каждый раз вздрагивая от малейшего шороха за высокими окнами: не шуршит ли каучук шин по гравию аллеи, не едет ли сюда она? Один только Шестнадцатый с каждым днём словно бы набирался сил и энергии.
[indent]— Эй.
[indent]Тщетно лелеемая надежда, что он, наконец, заткнётся, оставила Безымянного. Он почувствовал, как его легонько трясут за плечо. Других жертв поблизости не оказалось. Дети спали или делали вид, что спят, так убедительно, что и вправду заснули. Как бритва его полоснула мысль, понимание: он не спит! Он нарушил распорядок! С собой эта мысль принесла внезапную свежесть.

[indent]Двадцать первый. Когда-то он был жизнерадостным ребенком по имени... не вспомнить. Бегал по зеленой траве лужайки вслед за ярко-красным пластиковым самолетом и смеялся. Звонкий смех разносился из конца в конец длинной улицы таких же как их, типовых домов с зелеными лужайками и разлапистыми тенями пальм. Он не видел лица того, кто управлял самолетом, и лишь смутно припоминал, что где-то в доме стоит у окна Мама и, наверное, улыбается. Когда он появился здесь, все остальное подернулось мутной пеленой, с каждым днем растворяясь и исчезая, и только смех каждую ночь звучал в ушах мучительным, не дающим забыться колокольчиком. Да и его ли это смех?
[indent]Сейчас двадцать первый являл собой тихого, худого подростка с выцветшими серыми глазами и аккуратно расчесанными на пробор волосами неопределенно-русого цвета. Возможно, когда-то они были золотистыми или пепельными, теперь же, в этих тенях и мрачности потеряли яркость и блеск и стали очень благопристойными. Под глазами залегли тени, скулы обозначились резче, с лица - красивого по обычным меркам, с гармоничными чертами - пропало, кажется, всякое выражение, кроме страха. Подвижный и живой прежде, теперь он боялся сделать лишнее движение, и от этого угловатость его фигуры, уже начавшей изменения от мальчика к юноше, становилась заметнее. Ему могло быть от 13 до 16 лет, но кто же знает наверняка.
Двадцать первый не помнил за собой каких-то бунтарских настроений. Он старался не думать о будущем, не думать о прошлом, но получалось не всегда. Почему-то именно во время монотонной работы по сохранению порядка - стрижке кустов или подметанию коридоров - в голове возникало крамольное "зачем?", а то и не менее крамольное "почему?". И тогда в душе просыпалось что-то, что не умело забывать. Что хотело выбраться, вырваться отсюда любой ценой... но рядом непременно оказывался кто-то, или тени зловещего леса обступали слишком близко подошедшего к забору, и страх затапливал сознание, убивая надежду, шепча "не получится, нет вариантов", пока снова не приходило покорное отупение. Он был порядочным мальчиком.
[indent]И вот сейчас он словно проснулся, хотя не успел заснуть. Открыл глаза и посмотрел на Шестнадцатого, пугаясь собственной непокорности. Он готов был слушать, но пока - не говорить.

[indent]— Ага! — обрадованно воскликнул Шестнадцатый.
[indent]Яркую щель, разрезавшую темноту спальни в том месте, где дверь неплотно прилегала к полу, пересекла чёрная тень. Шестнадцатый поспешно откинулся обратно на подушку и до самого носа натянул грубое шерстяное одеяло. Оно не согрело бы зимней ночью, но никто не помнил здесь зим. Еле слышное дыхание мальчишек звенело в тишине. Открыв глаза, они до боли вглядывались в темноту...
[indent]Наконец, тень исчезла. Её не сопровождали шаги, вожатые двигались бесшумно без всяких метафор, заключённых в этом понятии. Хотя, казалось, вожатый должен был услышать стук бешено колотящегося сердца. Двадцать первый уже почти ощущал, как черная тень падает на его одеяло, а бесцветный голос сухо, но жутко до обдирающих сведенные плечи мурашек приказывает встать... Но нет, раздавшийся шепот принадлежал соседу:
[indent]— Уф-ф... ещё на волне? — Шестнадцатый всем телом пододвинулся к бортику, разделявшему кровати. Двадцать первый приоткрыл глаза, в щелочку между ресниц глядя на темный потолок и угол дальней стены, и слушал. — Пронесло. Но в следующий раз не пронесёт, Двадцать первый. Я подслушал, как на кухне вожатые говорили, что скоро отдадут меня старой ведьме. Отдадут, понимаешь? Некоторые из нас не возвращались, помнишь?
[indent]Он сглотнул, собираясь с духом, и выпалил едва ли не в самое ухо собеседнику:
[indent]— Поможешь мне бежать?
[indent]Бежать... Воспитанный мальчик должен сделать вид, что ничего не слышит. А благопристойный — сообщить утром вожатому, что невоспитанный Шестнадцатый мешает остальным спать и говорит всякие глупости. Но от одной этой мысли Двадцать первого внутренне передернуло, и перед глазами возник образ Старушки, из глубины своих платков что-то шепчущей. На сей раз дернулся он на самом деле, и то ли в пику, то ли благодаря наступающему ужасу возникла непримиримая упрямая уверенность — поможет, сделает все возможное и постарается сбежать тоже.
[indent]Он тихо-тихо повернул голову, медленно кивнул и еле слышно спросил:
[indent]— Как?
[indent]Шестнадцатый шелестяще выдохнул. Пауза показалась ему вечностью. Только, быть может, узникам лагерей дано понять, какого волевого усилия стоит этот шаг — довериться кому-то, открыться и стать полностью уязвимым, не зная, что получишь в ответ. Несколько секунд он молчал, обалдев от собственной дерзости, а потом заговорил. Он явно обдумывал план не одну ночь:
[indent]— Простыни, наволочки и пододеяльники. Мы свяжем их и вылезем через окно. Это третий этаж, около сорока футов. Я измерял длину этих штук, с двух кроватей получится что-то около двадцати шести-тридцати. Ну... футов пять придётся падать. Но это не самое страшное. Хуже — собаки.
[indent]Двадцать первый живо представил себе эту узловатую лестницу, высоту и снова кивнул. Падать было не страшно, не страшнее, чем оставаться. Лишь бы в комнате не заметили, пока они вяжут простыни. Но дети привыкли спать ночами, так что у них был шанс. Вероятно, только один.
С собаками действительно было хуже. Двадцать первый мысленно перебирал варианты: накормить — нечем. Можно попробовать спрятать горбушку хлеба на обеде, но ему отчаянно не хотелось оставаться здесь еще на один день. Было слишком страшно — казалось, стоит только выйти, встретить вожатого, и тот догадается. А то и Старушка приедет в тот самый день. Нет, сегодня, сейчас. Он даже пошевелился от нетерпения и не очень благопристойно повернулся на бок, лицом к Шестнадцатому. Мальчишки оказались почти нос к носу друг с другом, разделённые дощечкой бортика. Шестнадцатый был бледным как смерть, но на его губах играла улыбка, полная благодарности и надежды.
[indent]Двадцать первый думал дальше: можно было бы взять подушку или закутаться в одеяло — чтобы заткнуть им пасть псу, ведь собаки никогда не лают, а значит, будут сразу кусать, — но хотелось оставить что-то вроде куклы на кровати, чтобы, если повезет, их побег не сразу обнаружили. Мысли мельтешили, и он решил сначала спросить у того, кто давно об этом думает, у Шестнадцатого.
[indent]— Есть идеи?
[indent]— Мясо. Кухня. Ключ?
[indent]Двадцать первый не раз видел кухонный замок, когда выпадала его очередь мыть посуду — большую скважину в толстенной двери, укреплённой стальными стрелками от петель. Такой только монастырские погреба запирать. Но несмотря на внушительность самой двери, замок мог оказаться и попроще. Или же найти ключ...
[indent]Точно! Двадцать первый шевельнул головой, обозначая кивок, и почувствовал, как и на его губах появляется улыбка. Немного безумная, полная надежды и напряжения. Кухня была необходимым звеном побега — ведь и им самим, вероятно, понадобится еда — неизвестно, сколько они проблуждают в лесу. Он вспомнил замок и ощутил легкую щекотку в пальцах. Он не знал, как и почему, но замок казался пустяковым, дайте ему только кусок достаточно прочной проволоки, или даже гвоздь. Едва не заерзав от этого внезапного знания, Двадцать первый зашептал:
[indent]— Я смогу, без ключа, нужен только гвоздь или чайная ложка, или что-то вроде.
[indent]Показалось, что аккуратное, немного узорное навершие чайной ложки подойдет идеально.
[indent]— ... ты... ты умеешь? — опешил Шестнадцатый, изумлённо приподняв голову. — Я никак не мог придумать, как достать ключ! Тогда... чёрт, тс-с.
[indent]Щель в полу снова накрыла бесшумная чёрная тень. «Неужели накаркал?»
[indent]Двадцать первый не успел ответить. Замер, стараясь дышать размеренно и спокойно и как можно меньше походить на птичку, которая при виде кошки пытается притвориться камнем. Нет, он всего лишь измученный страхом и озаренный надеждой мальчик, который послушно спит в своей постели... Он знал, что вожатые ходят неслышно, но отчаянно прислушивался — не скрипнет ли дверь.
[indent]Дверь не скрипнула. И тень из-под неё снова исчезла.
[indent]— Дай руку. Быстрее, — прошептал Шестнадцатый, скинув одеяло и садясь в постели. Двадцать первый без колебаний протянул руку поверх перегородки, приподнявшись на локте другой.
[indent]Мальчик тут же схватил его за запястье и прижал ладонь слегка удивлённого Двадцать первого к его же груди.
[indent]— Чувствуешь? Да расслабься, так будет чётче.
[indent]Легко сказать! Грудь едва ощутимо вздрагивала от ударов сердца. Один, два, три...
[indent]— Чувствуешь, да? Считай их. Это мой способ! — довольно прошептал Шестнадцатый, усевшись на перегородку и радостно глядя сверху вниз на своего нового подельника. — Я сперва пытался считать секунды, но со временем здесь творится что-то не то. Этого не замечаешь, потому что никогда не задумываешься, но если взяться всерьёз... оно куда-то девается. Их не сосчитать. Поэтому я стал считать удары сердца. Они обходят палаты каждые триста двадцать ударов с небольшой погрешностью. Думаю, это я сильно нервничал, и в начале набегали все триста семьдесят. Знаешь, как я вообще набрался смелости провернуть всё это?
[indent]Шестнадцатый наконец отпустил его руку.
[indent]— Как? — не удержался от искорки любопытства Двадцать первый, не отрывая руку от груди. Сердце постепенно выровняло стук, и он старался не сбиться, считая удары. Но смотрел на шестнадцатого — вопрос был правда интересный и весьма важный.
[indent]— От вот этого вот, — тот мотнул головой в сторону двери. — Как-то я маялся бессонницей. Лежал себе... и вдруг... поймал себя на мысли. Они не останавливаются, понимаешь?
[indent]Мальчик сглотнул.
[indent]— Они. Не. Останавливаются. Ни разу за всю ночь. Ни разу. Они ходят кругами по этому дому. Как часы. Не разговаривают друг с другом, не спят, не отклоняются от маршрута.
[indent]Он склонился так низко к Двадцать первому, что шептал буквально ему в волосы.
[indent]— Это не люди. Клянусь тебе. Днём они делают вид, что ругаются, злятся, едят вместе с нами... а ночью забивают на всё это и просто ходят по кругу. Человек так не сможет. Они сторожат нас для старой ведьмы.

[indent]Двадцать первый пропустил удар и потом мысленно торопливо наверстал. Хотелось бы не верить — слишком страшно казалось знать правду, — но было поздно. И очень-очень захотелось сбежать отсюда немедленно.
[indent]— Как мы пойдем на кухню?
[indent]— Как обычно, — Шестнадцатый показал на дверь. — Только тихо. Боишься?
[indent]— Боюсь, — согласился двадцать первый и бледно улыбнулся, — но все равно пойду. А ты?
[indent]— Ещё бы...
[indent]Шестнадцатый ответил такой же грустной улыбкой.
[indent]— Спасибо, Двадцать первый.
[indent]Двадцать первый протянул руку, потеряв счет ударам сердца, и слегка сжал плечо Шестнадцатого. Они были вместе и теперь их ждала одна судьба — так, по крайней мере, он думал.
[indent]— И тебе. За то, что разбудил.

[indent]— Больше всё равно было некого! — неслышно рассмеявшись, тот накрыл его руку своей. — Шучу. Я сразу тебя заметил.
[indent]Он сидел на бортике кровати ещё несколько долгих секунд (тех, которые каким-то образом сломались), а потом встряхнулся и нырнул под своё одеяло.
[indent]— Ждём.
[indent]Следующий визит тени они дожидались с азартом, а не страхом. Страх пришёл позже: когда, отбросив одеяла, они на цыпочках кинулись к двери, он вцепился в сердца ледяной хваткой, сжал горло как удавка Лукреции Борджиа, выбил воздух из лёгких. Но в тёплых постелях подростки чувствовали себя охотниками, в нетерпении дожидающимися добычи. Но вот глухо стукнуло сердце, а свет закрыла чёрная полоса.
[indent]— Десять, — шёпотом повторял Шестнадцатый, — двадцать... пойдём. Тапочки не надевай.
[indent]Он спрыгнул на пол и на цыпочках кинулся к двери. Словно боясь, что кто-то может остановить его, открыл её и выскочил в коридор.
[indent]Интерьеры приюта несли в себе величественное очарование ушедших эпох. Высокие потолки терялись в тенях, куда не достигал свет люстр, свисающих на могучих цепях. Могучие дубовые перекрытия образовывали над головой лабиринты, к которым стремились обшитые тяжёлым деревом панели. Широкие коридоры были выстланы паласами, видевшими тысячи ног, а в глубоких нишах цвели шипастые розы в огромных — в детский рост — фигурных вазах. Ещё в коридоре было очень холодно, паркетный пол спальни почти обжигал морозом босые ноги.
[indent]— Скорее.
[indent]Двадцать первый последовал за ним, как в холодную воду с головой. И почти не удивился, когда этот самый холод коснулся ног. Осторожно, торопливо перебегая самые ярко освещенные участки, они бросились по направлению к кухне. Ковёр скрадывал лёгкие шаги. Портреты мужчин и женщин в старинных нарядах, лица которых почему-то всегда выпадали из фокуса, провожали их несуществующими взглядами. Совершенно внезапно Двадцать первому вспомнилось какое-то кино, где портреты были живыми и говорили с детьми. Это было едва ли не первое воспоминание о той жизни, которой вроде бы совсем не было. Откуда он помнил этот фильм? Замешкавшись, он едва не пропустил момент, когда Шестнадцатый схватил его за пижаму и дёрнул вниз, свалив на колени.
[indent]— Не высовывайся над перилами.
[indent]Они выбрались в помпезный парадный холл, который казался ещё больше ввиду уходившей далеко вверх крыши. Своими размерами холл обращал мальчишек маленькими и незначительными. Сквозь круглое витражное окно на недостижимой высоте сочился внутрь молочный лунный свет, а внизу широченной лестницы, по которой в ряд могли подняться двадцать человек и на чьих ступенях впору было мутить пикник, стоял как истукан вожатый, повернувшись к ним полубоком. Чёрная рубашка, чёрные брюки, ноль движений. Он охранял исполинские двустворчатые двери, украшенные панелями мозаик. Сквозь их ручки была продета толстая цепь, замкнутая на амбарный замок.
[indent]Шестнадцатый молча указал на противоположную сторону площадки, где коридор их этажа продолжался в другое крыло. Всего-то стоило, что быстро миновать разрыв в перилах, и снова спрятаться за ними. Но если вожатый повернётся...
[indent]— Сто девяносто! — одними губами отчаянно проартикулировал Шестнадцатый и лёг прямо на пол.
[indent]Лунный свет, казалось Двадцать первому, что-то пел. Если бы у них было время, можно было бы полюбоваться на танец почти невидимых пылинок под чарующую мелодию — может, именно этим и занимался вожатый? В любом случае, у мальчишек не было времени ни на песни, ни на сомнения. Двадцать первый кивнул и, скользящим движением опустился на пол рядом с товарищем и пополз как можно тише, опасаясь ударить пол локтем. Время будто замерло.
[indent]Шурх. Шурх. Шурх.
[indent]Нельзя поднимать голову над ступенями.
[indent]Шурх. Шурх. Шурх.
[indent]Нельзя. Совсем нельзя. Даже чтобы проверить, не повернулся ли вожатый. Что хуже — даже нельзя взглянуть за спину, не наделав шуму. Вдруг там уже стоит неподвижная тень, дожидаясь наиболее драматичного момента, чтобы окрикнуть беглецов?
[indent]Шурх. Шурх. Шурх.
[indent]Всё, перила. Двадцать первый чувствовал, что его ноги дрожат. Судя по виду, Шестнадцатому было не лучше, но они отчаянно бросились дальше. Только у самого выхода подростки нашли в себе силы обернуться. Вожатый равнодушно смотрел в пустоту. Его поза не изменилась ни на йоту. Может быть, он и правда слышал мелодию?
[indent]Теперь уже Безымянному пришлось дёргать напарника за рукав и тащить дальше. Пять спален на этаже, десять кроватей в спальне. Сто пятьдесят детей, плюс несколько «временных» спален для новичков или неопределённых в какой-то отряд. Восемь вожатых и старший вожатый. Если предположить, что один сторожит вход, один ходит с собаками, и по одному патрулируют три этажа... выходило, что в любой момент из-за любого поворота на них мог выпрыгнуть «неучтённый».
[indent]Но не выпрыгнул. Из главного коридора они свернули в узкий неосвещённый проход, ведущий к ванным комнатам восточного крыла. Рядом с ним была запасная лестница, которая винтом проходила сквозь всё здание. Они часто сбегали по ней днём, чтобы сократить путь до столовой, но ночью знакомый маршрут казался опасным и неизведанным. Даже двери столовой — непривычно большой и пустой — показались увиденными в первый раз. Длинные столы замерли в молчании. На них поблёскивали разложенные с вечера приборы, готовые к завтраку. Ровными пирамидками стояли салфетки, которые полагалось поддевать под воротник. Сложенные на столах у стен, белели тарелки и плошки, сиял медный самовар. В столовой было пусто.
[indent]Получилось! О том, как они будут идти обратно, Двадцать первый старался не думать, чтобы не пугаться заранее. Мгновение он стоял перед кухонной дверью, отгоняя призраки видений — ряды прямых спин, застывших за столами в ожидании разрешения приступить к еде, звон посуды в благопристойной тишине, даже запахи, — а потом подошел к столу, выбрал вилку и ложку и пошел вскрывать замок.
[indent]Темнота тоже пела. Точнее — шептала, затекая в уши и напоминая о чем-то, что оставалось за граню возможностей Двадцать первого. Он слушал: её, замок, в котором что-то тихо-тихо щелкало, когда он шевелил своим импровизированным ключом. Спустя еще несколько ударов сердца раздался тихий скрип уходящего в паз штыря. Дверь была открыта.
[indent]— Есть! — воскликнул Шестнадцатый и крепко схватил взломщика за плечи. — Получилось!
[indent]— Да! — Двадцать первый уставился на него удивленно и радостно — он не мог гарантировать успех, но — вот оно! Торопливо отдышался и мотнул головой.
[indent]— Пошли. Надо еще найти мешок и взять еды с собой.
[indent]Один за другим мальчики проскользнули за тяжёлую дверь. Конечно же, кухня не уступала по масштабам другим общественным помещениям: холлу, столовой, учебным классам, рассказанное в которых забывалось сразу после выхода. Стены над громадной плитой выглядели антрацитово-чёрными от копоти, гигантский очаг пестрел запёкшимся жиром, а чайники сошли бы за маленькие бетономешалки. Двадцать первый помнил, что их надо таскать вдвоём, водружая на плиту с двух сторон. Но сейчас ребят интересовал совсем не чай. Они кинулись к большим рефрижераторам и приступили к обыску.
[indent]— Мешок... — озадаченно произнёс Шестнадцатый через некоторое время.
[indent]Кухня подверглась тщательнейшему досмотру. Были обнаружены, задержаны и съедены около полудесятка булочек с безвкусным заварным кремом, коробка сухих вафель, ломти сыра и бекона, почему-то казавшиеся сделанными из одного и того же куска картона. Несколько вишнёво-красных, сочных говяжьих шеек влажными шматами валялись на полу у выхода, готовые к транспортировке — Двадцать первый таскал их от морозилки, а Шестнадцатый, споро орудуя большим, но тупым тесаком, нарезал ломтями.
[indent]— Мешок...
[indent]А вот мешка на кухне не нашлось. Даже картошка, морковь и лук были ссыпаны и рассортированы по большим деревянным коробкам под разделочным столом.
Двадцать первый озадаченно огляделся. Ему почему-то казалось, что на кухне обязательно должны быть мешки, мешочки и всякое такое — смутно помнилось, что в них должна храниться крупа. Но нет. Он пожал плечами и решительно стянул пижамную рубашку, завязал узлом низ, слегка растянул ворот и завязал рукава — получилась прекрасная сумка, образец модного лета ХХХХ в отдельно взятом приюте. Бросать в только что бывшую на тебе одежду влажное, слегка кровящее мясо отчего-то было неприятно, но ради спасения — стоило. Сразу стало прохладно.
[indent]— Хлеб и сыр?
[indent]В общем-то, было все равно, что брать с собой. Двадцать первый начал даже сомневаться, стоит ли вообще брать хоть что-то — картонный вкус отбивал вкус, казалось, насовсем.
[indent]— Давай, пока лезет, — согласился Шестнадцатый.
[indent]Они пошли по кухне как заправские воришки: один нёс сумку, второй с ловкостю жонглёра забрасывал туда куски булки, сыра и всего небольшого, что подворачивалось под руку. Заодно нашлись крупы, соли, лавровые листья, странно пахнущие приправы и сушёные грибы. Фасованные в стеклянные флаконы и банки, они были составлены в похожем на гараж ящике, поэтому рубашка пострадала не напрасно.
[indent]— Всё. Уходим.
[indent]Улизнуть из кухни, захлопнув дверь и подклинив её ложкой, чтобы не открылась раньше времени, было делом минуты. Но когда ребята уже подбирались к выходу из столовой, напряжённо прислушиваясь, зарешечённые окна залы вдруг осветились снаружи. Яркий белый свет мазнул по лицам, пробежался по груди Безымянного, отражаясь в боках самоваров и мутном стекле стаканов. А потом к нему добавился рокот мотора. Где-то в недрах приюта загремела цепь, снимаемая с дверей.
[indent]— ...
[indent]— ...
[indent]Мальчики уставились друг на друга.
[indent]Внутри похолодело. Все, попались, конец. Но отчаянные глаза напротив не давали упасть в бездну паники, и, спустя пару ударов сердца, Двадцать первый снова начал лихорадочно соображать, попутно двигаясь к выходу из столовой. Надо спешить, но куда?
[indent]— Какой у нас план?
[indent]— В комнату. Если мы успеем...
[indent]Расчёт Шестнадцатого строился на том, что никто не бросится немедленно вытаскивать ребят из постелей. В перерывах между визитами скапливалось немало других дел, которые Старушке надо было уладить в своём кабинете, и невоспитанный мальчишка мог и подождать. А мог и не ждать. Но Шестнадцатый мёртвой хваткой вцепился в этот ускользающий шанс: им надо было только выиграть время. Всё равно они уже наследили.
[indent]— Бежим?
[indent]— Бежим! — согласился Двадцать первый, и они побежали, стараясь не шуметь.
[indent]Проскользнуть незамеченными и выбраться — это единственный шанс, тут было не до осторожности. Поначалу казалось, что приют гудит как разбуженный улей: перекликались голоса вожатых, эхом разносясь по высоким сводчатым коридорам; стучали двери. Но когда ребята скрылись в каменной толще особняка, тишина вернулась к ним. Узкие ступени винтовой лестницы больно впивались в мягкие ступни и били по пальцам. Они по очереди несли полосатую сумку, поддерживая друг друга и помогая в темноте. Давно сбился счёт ударов сердца, но, положившись на многочисленные укрытия, беглецы отважно выбрались в коридор... чтобы увидеть почти перед собой спину в чёрной рубашке. Десять ударов быстрее — и они вылетели бы прямо перед вожатым. При мысли об этом Шестнадцатый стал белым как скатерти, разворачиваемые за ужином. Без кровинки в лице, он на цыпочках побежал в противоположную сторону. Двадцать первый следовал за ним. В холле шелестели удаляющиеся голоса:
[indent]— Да, мадам. Всё хорошо, мадам, конечно. Может быть, вам подать чай в кабинет?
[indent]Они несмело выглянули за перила. Один из вожатый неторопливо запирал входные двери. Вот створки с грохотом встали на место, а он принялся разматывать сброшенную на пол цепь...
Он мог обернуться в любой момент. Но и патрульный вот-вот должен был дойти до конца коридора и повернуть назад. Ждать или вложиться в отчаянный бросок?!
[indent]И Двадцать первый выбрал. Он не думал в тот момент, правильно или неправильно. Он бежал не по пухлому стоптанному ковру, а по собственным нервам. Недели, месяцы и годы, проведённые в заточении, погасший взгляд, ровным пробором расчёсанные волосы: откуда нашлась смелость на такое? Может быть, он зачерпнул её в затравленном взгляде друга, которого сторонился до вчерашнего вечера?
[indent]Они пронеслись по площадке как два привидения, одно — худое как палка, второе — в развевающейся полосатой хламиде. Вожатый медленно обернулся, осматривая холл, и... замер в прежней позе. Ноги слегка расставлены, руки сложены за спиной, тёмные глаза почти без радужек буравят пространство.
[indent]А ребята уже закрывались в своей спальне, дрожащими руками подставляя под ручку двери стул. Будить остальных было нельзя. Если на них навалятся ввосьмером, то не вывернуться уже никак.
[indent]— Потроши постельку, — Шестнадцатый еле смог выговорить два слова, так дрожали губы, и первым сдёрнул со своей наволочку.
[indent]Двадцать первый кивнул. У него тоже дрожали губы и руки, напряжение отпускало медленно, но он упрямо и как можно тише снимал пододеяльник, простынь и наволочку. Потом они вязали узлы, проверяя прочность, словно играя в перетягивание каната. Тук-тук-тук — стучало сердце, и казалось, с каждым ударом их время истекает, тает, будто кусочек льда в горячей воде. Будто вот-вот чья-то рука толкнет дверь и за ней разольется яростное удивление — как так, заперто? А потом... Нет, они должны успеть!
[indent]Верёвка выходила довольно внушительной. Того, что она порвётся, можно было не бояться: приютская диета не лучший способ нагнать вес. Когда один заканчивал довязывать последний узел, пустив на него наволочку, второй уже прикреплял верёвку к батарее. Проверять затею получше не было времени: с дьявольской прозорливостью Старушка нагрянула в самый ответственный момент. Шестнадцатый только сделал пару рывков, убедившись, что батарея даже не шевелится, а потом продел шею в лямки сумки с говядиной и выбросил «лестницу» за окно.
[indent]— Погнали? — на мгновение мальчик замер на подоконнике, освещённый лунным светом. Ещё минуты назад дрожавший от страха, теперь он сиял, находясь на невиданном душевном подъёме. — Не представляешь, как мне весело, Двадцать первый!

[block]Stealth 1 (6xD10) SUCCESS [2]: 5, 8, 9, 2, 6, 2
Larceny (7xD10) SUCCESS [3]: 9, 5, 5, 2, 2, 0, 9, 3
Stealth 2 ( 6xD10) SUCCESS [3]: 0, 0, 2, 7, 2, 3, 6, 0, 3
[/block]

[indent]Тот в ответ хмыкнул. Ему было скорее страшно, но, глядя на друга, он набирался той же отчаянной храбрости. Сжал его плечи и решительно кивнул.
[indent]Отказавшись от мысли делать кукол-обманок он успел накинуть взамен пижамной рубашки обычную дневную, а пока Шестнадцатый спускался, еще и сделать из одеяла подобие плаща — пригодится, если придется ночевать в лесу. Или тонуть в реке — так значительно быстрее. Наконец "лестница" ослабла, и он решительно полез следом.

[indent]Сперва он посмотрел вниз. С подоконника открывался вид на часть парка, шелестящую сумрачными кронами, которая простиралась до каменной ограды в отдалении. За ней зелёное море вновь брало своё, раскинувшись от горизонта до горизонта. Щуря глаза, мальчик пытался разглядеть в лунном свете какие-нибудь ориентиры, но видел лишь бесконечный лес. Тут и там над ковром листьев вздымались как сторожевые башни тонкие иглы сосен. По небу бежали тучные облака, то закрывая луну, то вновь давая ей вынырнуть из своей толщи. Серебристый свет раскрашивал лесной покров в густые фиолетовые краски... а где-то внизу белело пятно рубашки Шестнадцатого. Пальцы Двадцать первого рефлекторно сжались, когда он встал на самый край подоконника. Многофутовая высота обрывалась вниз каменной стеной, которая казалась гладкой как стекло. Одно неверное движение, и через несколько секунд отчаянного вопля земля тяжело ударит его, принимая в себя.
[indent]Он осторожно взялся за простыню, повернулся спиной к пропасти и решительно соскочил вниз. «Верёвка» заскользила между ладонями и отчаянно раскачивалась. То, что в комнате казалось прочным сооружением, сейчас буквально вырывалось из рук. Никакой опоры, никакой ориентации в пространстве! Подросток с трудом подавил крик, зажмурившись и до боли вцепившись в ненадёжную трещащую ткань. Из-под ног ушло ощущение твёрдой опоры, прохладный ветер вцепился в разгорячённое лицо холодными пальцами... и сквозь всё это пробивался восторг. Первые лучи радостной зари, восходящей над ним, больше не сдерживаемом стенами! Он нашарил босыми ногами (в спешке никто не сообразил надеть обувь) скользкие камни стены рядом. Постепенно подстраиваясь под нужный ритм, Двадцать первый понял, что нужно делать: он перебирал руками, позволяя себе скользить вниз, а ногами то перехватывал верёвку за очередной узел, то отталкивался от стены, придавая ускорение. Так продолжалось до тех пор, пока его ноги не нашарили пустоту и не забарахтались в воздухе.
[indent]— Давай, прыгай! — шикнул снизу Шестнадцатый. — Собак пока нет!

[block]Climb & Jump (4xD10) SUCCESS [3]: 6, 9, 9, 8[/block]

[indent]И Двадцать первый разжал руки и полетел вниз, ощущая себя почти что чайкой, бросающейся со скалы в море. Длилось это всего мгновение, потом парковая трава закричала в панике, и ее жизнь оборвалась под ускоренной падением массой мальчика. Он протяжно выдохнул, открыл глаза (зажмурился перед прыжком) и счастливо улыбнулся Шестнадцатому и луне в облаках.
[indent]— Мы сделали это, — озвучил тот общую мысль, помогая Безымянному встать. Они не видели и не слышали собак, но Шестнадцатый всё равно швырнул подальше кусок парного мяса, а потом ещё один. Пусть псы думают, что к ним вышли на кормёжку... если только Старушка не запретила им есть.
[indent]Да, они действительно сделали это! Перед ними — руку протянуть — темнел фундамент высокого готического поместья, украшенного болезненно-тонкими шпилями и узкими окнами, коваными балконами и балюстрадами, на постаментах которых белели античные статуи. Сейчас приют казался им ещё более жутким местом, чем прежде.
[indent]— Идём. Идём.
[indent]Шестнадцатый торопил его и сам бежал впереди. Они мчались по траве меж деревьев парка, топча идеально ровные газоны и перескакивая идеально параллельные друг другу линии кустов. Лунный свет выхватывал из темноты то широкие перекрёстки аллей, то скамьи, на которых разрешалось сидеть исключительно в воскресенье, то статуи в древних одеждах: статуи без лиц, не отбрасывающие теней. Легионеры и музы, поэты и сенаторы, боги и античные герои населяли этот парк, в котором не было места столь неуёмному биению жизни. Наконец, Шестнадцатый остановился на Т-образном перекрёстке. Правая аллея вела вглубь садов Старушки, теряясь в темноте, пока не обрывалась у внешней стены поместья. Левая же змеилась почти на открытой местности, выходя к круглой подъездной площадке перед приютом. На голом месте, выложенном брусчаткой, середину которого украшал помпезный фонтан со статуей сомкнувшего крылья ангела, нельзя было спрятаться. Но Шестнадцатый, обалдев от собственной храбрости, показывал на большой автомобиль, застывший перед крыльцом.
[indent]— Как думаешь?..
[indent]Воздух свободы, пусть и еще не окончательной, пьянил. Двадцать первому хотелось смеяться и кричать, но статуи и тени не давали окончательно забыться. Он догнал Шестнадцатого, оглянулся на обе дорожки и поразмышлял целых десять ударов сердца. А потом азартно шепнул:
[indent]— Давай!

[indent]— Нам конец, — подытожил Шестнадцатый.
[indent]Они побежали влево. Гравий дорожки неприятно впивался в босые ступни, поэтому мальчики неслись по траве рядом. Временами им казалось, что среди деревьев возникают приземистые четвероногие силуэты. Будто лунный свет и туман перемешиваются, складываясь в низкие тени, мчащиеся наперерез. Тогда Шестнадцатый без промедления распахивал сумку, от усердия порвав пижамный воротник, а Безымянный швырял высоко вверх куски мяса. Должно быть, со стороны это казалось сущим безумием. Вскоре траву сменил гладкий булыжник. Пригибаясь, они проскользнули вдоль гранитного бортика фонтана, укрытые от луны белоснежной фигурой ангела. Статую увивали стебли шипастого плюща, если такой вообще существовал в природе — словно бы цепи сковали небесного вестника, неспособного вырваться из приюта имени святого Викентия. Но ангел не интересовал беглецов: большая и блестящая машина, похожая на открытую сверху карету, оказалась прямо перед ними. В чёрно-серебряной гамме были выполнены роскошные обводы корпуса, футляры фар и решётка радиатора. Изгибались колёсные арки, доходя до самых дверей, а тканевая крыша была собрана в гармошку и опущена назад.
[indent]Двадцать первый вскочил на подножку старинного фаэтона и, пачкая грязными ногами алый бархат обивки, перемахнул на переднее сиденье. Рядом приземлился мешок, а Шестнадцатый грохнулся назад, на длинный и невыразимо мягкий после жёстких приютских коек диван, что-то нечленораздельно выкрикивая от радости. Проблемы, как полагается проблемам, грянули внезапно и одна за другой:
[indent]Окна приюта вспыхнули, все и разом, словно гигантский рубильник резко включил свет по всему дому. Скорее всего, так оно и произошло. А потом истошный, дикий, нечеловеческий крик огласил ночь, взлетев ревущим торнадо к самому небосклону:
[indent]— ПОБЕГ!!! ПОБЕГ!!! БЕЗДЕЛЬНИКИ СБЕЖАЛИ!!!
[indent]Что-то подсказывало Двадцать первому, что машину надо как-то завести, чтобы заработал мотор. Он увидел изящный, с навершием из дорогого орехового дерева, рычаг коробки передач и вычурно обрамлённые стеклом и серебром циферблаты перед собой, но вместо замка зажигания, прорастая прямо сквозь трескающуюся обшивку рулевой колонки... синела перед ним крохотная голубая роза, усеянная, вперемешку с лепестками, хищными тонкими шипами. Только сейчас он вдруг понял, что переключатель передач уходит не просто в бархатный футляр: этот футляр покрыт пенкой мхов и крохотных грибов, под стеклом циферблатов расплодились дикие травы, и сквозь динамики старинного радиоприёмника видны перемигивающиеся в его глубине светлячки.
Машина была не механизмом. Машина была растением, полностью захватившим власть над рукотворной оболочкой.
[indent]«Ни за что, — думал Двадцать первый, — ни за что не вернусь назад!»
[indent]Он смотрел на розу в отчаянии и восторге, потому что это было красиво. И возможно, это был действительно конец. Он закрыл глаза, отчаянно желая, чтобы — не важно, как — это буйство природы увезло их отсюда, подальше за стены приютского парка. И даже рефлекторно тронул розу, тут же уколовшись о шип.
[indent]— Пожалуйста, пожалуйста, пусть она поедет! — неизвестно кому взмолился Двадцать первый паническим шепотом.
[indent]Мотор начал было сипеть, когда рука мальчика коснулась розы, а её лепестки стали наливаться алым. Но как только пальцы отдёрнулись, с огорчённым тарахтением фаэтон замолк. Голубая роза поникла.
[indent]— Заводи скорее эту штуку! — Шестнадцатый в панике показал вперёд.
[indent]Из ниоткуда выныривали между деревьев парка призраки собак, на бегу обрастая мощными мускулами и плотью. Кристаллы горного хрусталя сияли на месте глаз: иллюзия крошилась и трескалась под напором ветра свободы, лишая привычные вещи их привычных очертаний. Собаки мчались к ним, а у ворот появилась фигура в чёрной рубашке, спешно закрывающая чугунные створки.
[indent]— СТОЙТЕ!!! ТАКОЙ ПРОСТУПОК!!! ТАКОЙ ПОЗОР ДЛЯ БЛАГОВОСПИТАННЫХ ЮНОШЕЙ!!! — высокие двери особняка распахнулись, выплёскивая в ночь сноп света и бегущие тени вожатых.
[indent]Широко распахнутыми глазами Двадцать первый смотрел и видел собак и ворота, грозящие отрезать путь. И он понял. Решительно, будто всегда это делал, он обнял тонкий стебель пальцами, приказывая себе — вперед. Кровь заструилась по шипам, цветок снова обрел рубиновые краски, сверкая, как маленькая алая звездочка. Мотор заурчал, рыкнул и тяжелый автомобиль, разбрызгивая из-под колес гравий, сорвался с места. Что-то проснулось в нём. Что-то глубинное, мощное, сильное, несущее в себе ярость весенних потоков, зной полуденного солнца и холод ледяных полей Арктики одновременно.
[indent]То были Чары, душа и сердце Аркадии.
[indent]— ВЗЯТЬ ИХ, МОИ РОДНЫЕ!
[indent]Руку слегка саднило после поцелуя розы, но теперь та раскрылась буйным бутоном, цветом соперничающим с упомянутыми рубинами. Куда только делся хилый цветок! Царевна флористических галерей, вымахав с кулак дровосека, втянула шипы, раскрывая взамен многочисленные слои лепестков. Только вот Двадцать первому было не до того. Он переключил передачу, с трудом вспомнив, что в этот момент надо нажимать на самую левую педаль, но машина, похоже, ездила по законам, которые были плохо знакомы с механикой. Зато физика работала на всю катушку: фаэтон мчался куда-то вперёд, мотаясь туда-сюда большим блестящим рылом! Мальчик вцепился в слишком тяжёлый для него руль и в последний момент смог выровнять огромный железный утюг. Шестнадцатого позади бросало от дверцы к дверце, но каким-то чудом он умудрялся сидеть на сиденье и широко распахнутыми глазами смотреть, как буквально в паре локтей от них проносится фонтан.
[indent]Собаки шарахнулись в стороны от завывающих вхолостую колёс, явно не желая попасть под них. Как будто услышали молитвы Безымянного! В хрустальных глазах сверкнул страх. Вне темноты и тумана они как-то приникли, бледнея и выцветая под взглядами ребят. Только она, взревев, отважно кинулась на бортик, целясь в плечо Шестнадцатому, но ожидаемо пролетела далеко позади. Мальчишка мстительно швырнул в неё увесистым куском мяса, но промахнулся.
[indent]— Вот ведь дрянь! Ты видел? Видел, Двадцать первый?! Она меня чуть не цапнула!
[indent]— Что?! — сквозь свист ветра в ушах, до них донёсся полный боли крик. — Как?! Как вы... воры! Воры!
[indent]Фаэтон мчался по главной аллее. Вожатый, увидев это, бросил обматывать вокруг прутьев цепь, и шарахнулся в сторону, бессильно грозя кулаком:
[indent]— А ну стойте! Стойте, не то пожалеете!
[indent]Ворота мчались прямо на них. А они мчались прямо на ворота. Ногу Двадцать первого свело на ребристой педали газа. Ворота становились всё больше и больше, вот они загородили всё небо, лес, звёзды! Последний шанс отвернуть!
[indent]— А-а-а-а-а!!! — Шестнадцатый закрыл голову руками и зажмурился.
[indent]Крики за спиной, голос Шестнадцатого, рев мотора, шорох гравия и свист ветра мешались в голове Двадцать первого. Но никакие ворота не могли заставить его вернуться. Только вперед!
[indent]БУМ.
[indent]Мир решил на пару мгновений застыть, сообщая лёгкому телу кинетическую энергию контр-удара. Двадцать первый чувствовал, что висит в паре миллиметров над сиденьем. Не скованные цепью, створки ворот выгнулись, всё в том же застывшем мгновении повиснув в воздухе. Мимо Двадцать первого в замедленном танце профланировала цепь, заманчиво перемигиваясь искорками луны на звеньях.
[indent]А потом грохот столкновения налетел на них со всей яростью звуковой волны, расшвырял ворота по сторонам и бросил многотонного чёрно-серебряного носорога вперёд. Колёса вгрызлись в асфальт дороги, на которую до того не ступала нога ни одного воспитанника. Лес вокруг уже не был строгим шахматным полем парка, он не признавал над собой ничьей руки. Буйствовали лианы, сражаясь за жизнь с мохнатыми ветвями дубов; лиственницы острыми бритвами прорезали свои силуэты, а деревья совсем уж невообразимые покачивали на ветерке светящимися фонариками-шишками. Зелёные, белые, красные, синие светлячки перемигивались и порхали в воздухе. А мотор ревел, падали позади с железным лязгом ворота, и крики Старушки затихали в отдалении:
[indent]— ЕГЕРЕЙ! ПОДНЯТЬ ЕГЕРЕЙ!!!

[indent]— Вырвались, вырвались, вырвались!!! А-А-А-А!
[indent]Орал и Шестнадцатый, разбивший нос о спинку во время тарана. Вдруг он кинулся на Двадцать первого, принялся лихорадочно обнимать его, да так, что мешал рулить. От него пахло потом, сырым мясом и слезами, он то хохотал, то что-то нечленораздельно выкрикивал. Двадцать первый и сам смеялся и плакал от радости, и сердце его пело.
[indent]Уррра! — кричал он в ночное небо.
[indent]Их детские голоса уносились назад, дразнящей насмешкой тюремщикам. Отпустить руль он все же не решился, и разве что одной рукой сжимал обнимающие его руки друга. Пока впереди была дорога, скорость он не снижал. Тот, кто считает, что первый восторг спасения проходит довольно скоро, никогда, наверное, не проводил своё детство в жестокой тюрьме. Восторг не кончался! Он как будто хранился в большой дубовой бочке, которую запретили, запечатали, замазали горячим гудроном и укатили в самый дальний угол подвала. Восторга становилось всё больше, хотя когда лёгкие устали от хохота, а отхлынувший адреналин вновь напомнил о холоде, мальчишки просто сидели рядом и со счастливыми улыбками смотрели в ночь за капотом. Ветер бил им в лица, трепал волосы Двадцать первого, уничтожая тщательно уложенную причёску.
[indent]Слегка успокоившись, Шестнадцатый перелез вперёд, закинув ноги на приборную панель, и хрустел украденными вафлями, которые буквально на лету обретали вкус.
[indent]— Давай руку, — с набитым ртом сказал он, отдирая рукав от собственной пижамы. — У тебя кровь идёт.
[indent]— У тебя тоже, — Двадцать первый улыбнулся и протянул руку, крепче вцепившись в руль другой. Ему было так хорошо, что задаваться вопросами вроде «а куда они, собственно, едут» еще не хотелось.
[indent]— Пустяки, — фыркнул Шестнадцатый, утерев нос тыльной стороной ладони. Он замотал ладонь Двадцать первого широким рукавом, потом сделал узел в районе запястья. Кровь перестала идти, а сам Шестнадцатый оказался на грани светского шика: до «стильной полосатой жилетки» остался всего один рукав. Двадцать первый покосился на этот ансамбль и подергал узел из одеяла на шее. Тот не поддался.
[indent]— Сможешь развязать? Закутайся, у меня рукава хоть на месте. И дай печеньку, если есть.
[indent]Куда ведет дорога? Двадцать первый вспоминал призрачных собак и думал о том, насколько настоящее все остальное. Память о прошлом до приюта все так же отсутствовала.
[indent]— Шестнадцатый, ты помнишь хоть что-нибудь?
[indent]— Нет, — без паузы ответил он. — Я думал об этом, пытался вспомнить. Но я не помню ничего. И даже не могу жалеть об этом, потому что не знаю, о чём мне жалеть. Знаешь...
[indent]Мальчик с недетской серьёзностью хрустнул вафлей, передав вторую половину Двадцать первому.
[indent]— ... я решил, что не помнить даже лучше. А ты?
[indent]— Мне снился сон, — неуверенно начал Двадцать первый, — там была семья и детский смех. Но я даже не знаю, моя ли это семья, или... просто сон. Но я хочу вспомнить. Хочу знать правду. Знать, почему... нет, как мы оказались в этом приюте, откуда нас привезла Старушка.
[indent]При упоминании главного кошмара он поежился и старательно захрустел половинкой вафли. На этот раз Шестнадцатый долго молчал, закутавшись в одеяло. Дорога не мешала им, лениво извиваясь среди чащи без конца и края, а Двадцать первый всё увереннее вёл машину, начиная привыкать к её неповоротливой тяжести. Наконец, Шестнадцатый покачал головой:
[indent]— Не знаю. Мне снились сны о больших железных кораблях, о бескрайнем океане, о городе из ярких шпилей. Во сне я боялся их и просыпался. Это всё, что я помню. Может быть, у старой ведьмы в кабинете есть какой-нибудь архив, но мы же никогда туда не вернёмся, правда?
[indent]Двадцать первый вздрогнул от перспективы.
[indent]— Н-нет, думаю, лучше не стоит.
[indent]И тоже замолчал. Он пытался вообразить океан и корабли и отчего-то эти слова заставляли ныть сердце, хотя он по-прежнему ничего не помнил. Но в шуме ветра послышался рокот прибоя и протяжный крик.  
[indent]— Чайки... — словно завороженный, проговорил Двадцать первый и покачал головой. — Значит, пока просто едем по дороге?
[indent]— Давай, — согласился Шестнадцатый.
[indent]И они ехали. Им было хорошо вдвоём. Фаэтон поедал каучуковыми шинами милю за милей, луна плыла среди туч, а они молчали. Кажется, прошёл час, а пейзаж вокруг не хотел меняться: звенели крыльями маленькие светлячки, кружась вокруг больших шишек-фонарей, лианы нависали над дорогой подобно лесным гирляндам, кроны деревьев иногда над головой, образуя зелёные коридоры без лучика света. Тогда Двадцать первый щёлкал тумблером и включал яркие фары, которые недовольно ворчали и вертелись в жёстких стальных гнёздах. В какой-то момент он понял, что засыпает.
[indent]— Давай поменяемся? Я давно хочу порулить этой штукой, — заметил Шестнадцатый.
[indent]Они ненадолго остановились и быстро сменили места: Шестнадцатый устроился на водительском месте, а Двадцать первый улёгся на восхитительно упругий задний диван и вскоре засопел, покачиваясь на рессорах.
[indent]Когда он снова открыл глаза, в лицо ударило яркое утреннее солнце. Высокое небо над головой было таким голубым, какого он никогда в жизни не видел. Очень хотелось пить, а ещё... машина стояла. Резко сев на сиденье, Двадцать третий понял, почему их путешествие закончилось: перед ними возвышалась изгородь, а дорога просто обрывалась перед ней, теряясь в траве.
[indent]Нет. Эту Изгородь следовало произносить с большой буквы, с почётом и мистическим трепетом. Она казалась настолько плотной, что оттенок её менялся до мрачно-зелёного цвета слежавшихся листьев. Острые сучья и плети шиповника обороняли её тело. Ни единого лучика солнца не проникало сквозь неё, настолько плотно Изгородь вросла сама в себя. В Изгороди виднелся узкий проход, за которым начинался кажущийся бесконечным лабиринт. Откуда-то изнутри пришло понимание, что вот, всё, они приехали к Границе. Из недр лабиринта доносился едва слышный шум падающей воды.
[indent]Шестнадцатый спал на переднем сиденье, свернувшись под пледом и обняв колени. Красная роза вновь сделалась маленькой и голубой, а на ладони своего спутника Двадцать первый заметил такую же повязку, пропитавшуюся бурой кровью. Шестнадцатый лишился и второго рукава.

[block]Dream Strike (2xD10)x5 SUCCESS [1]+[1]+[1]+[1]; FAILURE [0]: (8, 2) (2, 9) (9, 3) (5, 8) (6, 4)
Driving (6xD10) SUCCESS [2]: 5, 5, 4, 7, 9, 0, 1
Ram vs Gates (3xD10) SUCCESS [1]: 4, 5, 9
Bashing Damage
Glamour Spent x2
[/block]

[indent]Двадцать первый огляделся, облизнулся на звук капели. Потом откинулся на спинку сиденья и уставился в прозрачное, высокое небо. Необыкновенное чувство внутреннего тепла и легкости разгоралось где-то внутри, угрожая затопить весь мир, и на лице Двадцать первого сияло совершенно бессовестное блаженство. Правда, пить все равно хотелось. А лезть в Изгородь — нет. Но он знал, что другого пути нет, и медлить нет смысла. И все же, несколько минут они могли себе позволить, ведь правда? Наконец, вылезти из машины все-таки пришлось, и, пожалуй, даже разбудить Шестнадцатого, хотя он, как никто, заслужил отдых.

[indent]— М? — широко зевнул тот. — М? Чего... а. Привет.
[indent]Шестнадцатый уставился на него сонными глазами. Интересно, можно ли было придумать что-нибудь глупее? И можно ли хоть что-то счастливее, чем наконец проснуться на свободе, под перезвон далёких птиц и ласковые касания свежего ветра? Счастье Двадцать первого, как в зеркале, отразилось в лице Шестнадцатого, к которому даже вернулся невиданный прежде румянец. Оба чувствовали себя хорошо отдохнувшими и выспавшимися, только царапины продолжали побаливать. Шестнадцатый поднял руку.
[indent]— Она стала... ну, сбавлять скорость или что-то вроде. Пришлось повторить процедуру. А когда приехал к этой штуке, решил сделать привал...
[indent]— Да, странная, как ты сказал, штука,  — кивнул Двадцать первый, имея в виду сразу обе — и так выручившую их, хоть и за плату, машину, и выглядящую не очень дружелюбной стену зелени, и радостно улыбнулся. — Доброе утро. Что у нас есть на завтрак?
[indent]Хотя есть, признаться, хотелось куда меньше, чем пить.
[indent]— Говядина! — ребята засмеялись, вспоминая, как вчера они отстреливались от гигантских собак. При свете солнца чёрные тени среди деревьев казались страшным сном, который ушёл и больше не вернётся. Над таким уже можно шутить и смеяться, мельком поминая про себя лихо. Даже демоническая Старушка была далеко-далеко, и её просто невозможно было представить здесь, в окружении ярких словно на картинке из детской книги трав и деревьев.
[indent]Кроме говядины они нашли несколько подсохших булочек, банку джема, куски сыра и колбасы. Вывалив всё это из мешка, они уселись друг напротив друга на ещё тёплом капоте, скрестив ноги, и принялись завтракать.
[indent]— Что ты всё вертишься?
[indent]— Мне любопытно, — Двадцать первый соскочил с капота и стал искать какие-нибудь ручки, чтобы поднять хотя бы одну из его створок, — на чём вообще эта машина ездит. Ты же заметил, что она...
[indent]— Не совсем машина? — саркастически хмыкнул Шестнадцатый. — Тут сложно было не заметить. Хотя когда она не заводилась вчера, я уж решил, что нам крышка.
[indent]Капот поддался. Двадцать первый увидел перед собой старинный восьмицилиндровый двигатель: по четыре больших блестящих цилиндра с каждой стороны целого гнезда железных трубок, проводков и ёмкостей для жидкости, опутавших то, что вообще-то называлось кривошипно-шатунным механизмом, но мальчик этого не знал. Сквозь всю эту конструкцию прорастали гибкие побеги, поросшие зелёными листьями. Камеры сообщались друг с другом пульсирующими живыми лианами, а латунный цилиндр для масла оброс берёзовой корой. Так же обстояло дело с другими деталями машины, когда неугомонный мальчик заглянул под днище и в бензобак. Как вообще ездит... ездит... это... не укладывалось в голове. Багажник же оказался совершенно пуст, если не считать домкрата и запасного колеса, которыми не пользовались со времён высечения законов Хаммурапи. Его прервал Шестнадцатый:
[indent]— Ты ничего не видишь? — поставив ладонь козырьком и повернувшись в сторону леса, он вглядывался вдаль. Двадцать первый тоже приложил ладонь ко лбу и всмотрелся в небо. На душе сразу стало тревожно. На пределе видимости мельтешили крохотные чёрные точки, отмеченные на горизонте тонким автоматическим карандашом.
[indent]— Вижу, и что-то мне это не нравится.
[indent]В памяти, словно эхо, возник крик: «Егерей!».
[indent]— Не пора ли нам продолжить путь, мой друг? Иначе говоря, валим отсюда?
[indent]— Пожалуй, — неуверенно согласился Шестнадцатый, поскорее заканчивая трапезу. Не заботясь о чистоте, он завернул ломти колбасы в пластинки сыра, а получившиеся трубочки, как охотник — снаряды, засунул рядком в единственный нагрудный карман. Безымянный проделал то же самое с последней пачкой вафель.
[indent]— Жалко, — Шестнадцатый с неохотой оглянулся на большую машину. — Оставлять жалко...
[indent]— Ну не проедет же, — урезонил жадность Двадцать первый.
[indent]— Ладно. Я готов!
[indent]Точки на горизонте не сулили добра. Без долгих предисловий и разговоров они вступили в лабиринт... но ничего особенного не произошло. Только вместо леса по сторонам теперь тянулись высокие зелёные стены. В лабиринте не было ничего ужасного: широкая аллея, по траве шагается легко... но со временем мир наполнился скрипами ветвей и тихим шелестом листьев. Мальчики не обращали на него внимания, стараясь отвлечься от мрачных предчувствий и болтая обо всякой ерунде. Они не заметили, когда же стены лабиринта начали медленно сужаться. Просто в какой-то миг Двадцать первый задел плечом Изгородь и понял, что идти рядом становится немного тесно. Широкая аллея незаметным образом превратилась в узкий крепостной ход. Острые обломки ветвей торчали среди листьев как арбалеты защитников, готовые встречать армию врага. Шестнадцатый пожаловался:
[indent]— Мне здесь как-то неуютно.
[indent]Двадцать первый отмахнулся от щекочущего висок листочка, на тонкой веточке высунувшегося из общей массы чуть ли не на середину тропы. Будто любопытный нос или разведчик. Невольно вспоминался тесак, которым они рубили мясо — вот бы он оказался под рукой! — но по размышлении выходило, что не помогло бы, — здесь нужно было что-то острое.
[indent]— Да, не самое приятное место.
[indent]Он остановился, покусывая губы в сомнениях, потом решительно стал закутывать плечи Шестнадцатого в одеяло.
[indent]— Чтобы ветками не поцарапало. И давай держаться рядом. Чтобы ни в коем случае потеряться.
[indent]Они перестроились, и дальше вёл Двадцать первый, которому тоже пришлось поднять воротник и держать руки под подолом рубашки. Но это помогало всё меньше: в траве караулили предательские корни, цеплявшие ноги; репей норовил застрять в его волосах, ветки цеплялись за рукава и одеяло, тянули назад... Изгородь не хотела пускать их дальше. Изгородь протестовала, наливаясь мрачной угрозой и гневом. Она стискивала их в зелёных объятьях, вынуждая сворачивать на более широкие аллеи — вскоре они совершенно сбились с пути. Всё более и более сумрачным становился лабиринт. Листья распускались над головой, мешая солнцу, а трава под ногами порой доходила до самых голеней. Позади еле слышно ругался Шестнадцатый, да такими словами, за которые вожатые на неделю запирали в холодном карцере.
[indent]А потом небо наполнилось карканьем, становившимся всё ближе и ближе. Первые силуэты ворон замелькали высоко над головами, кружа над лабиринтом. Они высматривали что-то... или кого-то.
[indent]Двадцать первому стало нехорошо. Чужой гнев душил, давил, требовал, приказывал вернуться. Он бы не сдался, ни за что, но короткая передышка была, наверное, необходима. Услышав карканье, он поднял глаза и остановился, а потом приобнял врезавшегося в него Шестнадцатого, и шепнул на ухо:
[indent]— Кажется, это за нами, — и ткнул пальцев вверх.
[indent]Вдох-выдох, и снова можно идти, держась в и так густой тени Изгороди.
[indent]Ка-а-ар-р! Ка-а-а-а-р!
[indent]Вряд ли вороны обсуждали Джона Диксона Карра. Всё новые чёрные стрелы чертили небо над головой, всё новые птицы втягивались в исполинский хоровод.
[indent]— Я придумал, — Шестнадцатый потянул одеяло через голову. — Накроемся!
[indent]Кар-р-р! Ка-а-а-р-р!
[indent]Кажется, уловка сработала: по крайней мере, одеяло подарило иллюзию безопасности. Но оглядываясь назад, Двадцать первый понимал, что укрытие далось им дорогой ценой. Голые плечи и бицепсы Шестнадцатого иссекли мелкие царапины, с каждым поворотом прибавлявшие в числе. Его собственные пальцы были не в лучшем виде. Под ногами стала попадаться жгучая крапива, и то один, то другой вскрикивали от обжигающей боли. Но кое-что заставляло Двадцать первого выбирать всё менее и менее дружелюбные тропы. Он чувствовал ненависть, растущую в Изгороди. Он понимал, та скрывает что-то в самом сердце зелёной бездны. И когда они шли неверной дорогой, словно вздох облегчения проносился по фортификациям лабиринта. Нет уж!
[indent]Как тогда, в машине, подросток твёрдо решил, что пойдёт до конца. Тесно обнявшись, пряча головы под серым навесом, ребята шагали вперёд. Гулкий ропот прокатывался по Изгороди, а хор тысячи клювов оглушал гогочущим карканьем.
[indent]— Это ведьма... — всхлипнул Шестнадцатый, прижимаясь к нему всем телом. — Ведьма идёт за нами!
[indent]— Пусть идет. Мы не сдадимся! Ей нас не получить! Я ей тебя не отдам, слышишь, — Двадцать первый сжимал руки товарища, шагая осторожно, упорно и неотвратимо. — Мы вырвемся, обязательно вырвемся, я чувствую, что здесь что-то есть. Мы снова увидим небо и больше она нас не достанет!
[indent]Он продолжал шептать, чтобы успокоить Шестнадцатого и победить собственный страх, что пытался подняться из глубин души. И получалось — он вспоминал холодный ветер свободы, что бил им в лицо на дороге и дышать становилось легче.
[indent]— Будто я сам себя отдам! — смутившись от порыва чувств, с благодарностью пробурчал Шестнадцатый. — И во... слышишь? Ты слышишь?!
[indent]В его голосе мелькнула надежда, но Двадцать первый уже всё услышал сам. Совсем недалеко, где-то за зелёными стенами, шумел тот самый водопад, который послышался ему в утренней тишине. Они не знали, куда их завёл лабиринт, но по крайней мере, вышли к воде. Почему-то она представилась им спасением, заслуживающим последнего броска... и эти последние ярды пути дались тяжелее всего. Не будь у них друг друга, каждый поодиночке неминуемо сдался бы или попросту застрял: проход стал таким узким, что в него приходилось протискиваться боком, ладонями закрывая глаза от настырных веток. Стало не до ворон. Обдирая рубашки и кожу, беглецы отчаянно рвались вперёд. Двадцать первый чувствовал, как рвётся ткань по всему телу и ветви наконец прорываются к нему, цепляясь за кожу и оставляя болезненные царапины. Бессловесное одеяло то и дело приходилось использовать как таран. И они вырвались! Оставляя позади куски пижам и алые капли крови, вырвались! В невразумительных лохмотьях, едва скрывающих наготу, вырвались!
[indent]Яркое солнце ударило в глаза. Ребята стояли, утирая кровь и пот, и тяжело дышали. Вокруг них расстилалась просторная лужайка, со всех сторон закрытая от внешнего мира стенами лабиринта. Огромное дерево с раскидистой кроной, похожее на клён-исполин, только намного, намного более величественный и прекрасный, росло в её центре, поднимаясь к самому небу.
[indent]— И как только мы его не увидели...
[indent]Под высокими корнями, где легко поместился бы грузовик, был обустроен просторный каменный бассейн, до краёв наполненный неподвижной чёрной водой. Её поверхность отливала неприятным маслянистым блеском. Прямо в стволе был выложен ведущий к бассейну тоннель, облицованный багровым кирпичом. Тоннель некогда перекрывала толстенная решётка, но время и вода сделали своё дело: решётка покосилась, проржавела, и едва держалась на последней из нескольких цепей, частично уйдя в воду. Достаточно было поднырнуть под ней, чтобы оказаться внутри громадного клёна.
[indent]— Получилось! — восторженно прошептал Двадцать первый, а солнечный свет лился, кажется, в самое его сердце, изгоняя обрывки страха. Величественное дерево, символ бесконечной красоты и мудрости природы, притягивало взгляд. Двадцать первый любовался им и соглашался с Шестнадцатым: такое нельзя было пропустить.
[indent]— Должно быть, изгородь прятала. Ты умеешь плавать?
[indent]Он подошел чуть ближе и смотрел на решетку.
[indent]— Плавать? — Шестнадцатый уставился на воду с большим сомнением, пытаясь то стереть со щёк кровь, то как-то перевязать пижамные штаны так, чтобы они не сваливались самым нелепым образом. — Я никогда не плавал. Но...
[indent]Они забыли об одном — том, что нельзя терять скорость. Им было простительно: маленькие, напуганные, изнывающие от жажды, израненные дети, никогда в жизни не умевшие постоять за себя. Лёгкая добыча для тех, кто наконец-то заметил их. Эту ошибку Аркадия решила не прощать.
[indent]Шелестящей волной вороны обрушились на лужайку. Они атаковали ровным строем, разбившись на восемь воронок. Воронки врезались в землю маленькими каркающими смерчами, сжимаясь всё плотнее и плотнее. Перья втягивались друг в друга, сливаясь в гладкую ткань рубашек. Уже видны были в мельтешении крыльев высокие бесшумные фигуры. Знакомый скрипучий голос заметил:
[indent]— Недалеко ушли, гадёныши.
[indent]Вожатые окружали их, воплощаясь окончательно. Их фигуры-тени с неотвратимой монолитностью сжимали кольцо, двигаясь со всех четырёх краёв поляны. Двадцать первый смутно приметил, что позади них стоит ещё кто-то, облачённый в потасканный серый пыльник с воротником-горжетой. Видимо, обещанный егерь, который возглавил погоню. Впрочем, какая разница: сейчас его меньше всего беспокоило то, что в этом лесу живут не только потерянные дети.
[indent]— В ВОДУ!!! — оглушительно завопил Шестнадцатый. Они рванулись к бассейну так, как никогда в жизни не бегали. Связки и мышцы ног взвыли от перенапряжения. Перед бассейном, широко расставив руки, встал старший вожатый. Его ухмылка сложилась в оскал, а пальцы не до конца трансформировались в человеческие, оканчиваясь острыми птичьими когтями. Он злобно каркнул, зная, что они не остановятся:
[indent]— А ну стойте!
[block]Perception (5xD10) SUCCESS [2]: 8, 0, 6, 4, 6, 3
Labyrinth Empathy 1 (5xD10) SUCCESS [1]: 1, 5, 5, 9, 2
Labyrinth Empathy 2 (5xD10) SUCCESS [2]: 3, 7, 5, 2, 0, 0, 7
[/block]

[indent]Стоило пройти все испытания, чтобы в конце (а Двадцать первый был почему-то уверен, что это — конец их маршрута в этом... мире) снова оказаться на грани.
Их окружили. Черные фигуры, пугающие не только перспективой наказания, но и сами по себе. Они и правда не люди — это Шестнадцатый верно подметил. И может быть, еще вчера Двадцать первый сдался бы ужасу, да что там, вчера он бы и не помыслил сопротивляться, и надеяться не смел на глоток свободы. Но сегодня все было иначе. Он сам был другим. С тех самых пор, как в ночи услышал шепот Шестнадцатого. И все это — безумные гонки по коридорам, спуск по веревке из простыней, полет на чудо-машине по ночной дороге, и зловещий лабиринт Изгороди — стоило того, чтобы ответить. Ведь главное — он обрел друга. И сейчас они бежали к воде.
Двадцать первому припомнилось, как они брали на таран ворота приюта, и как призрачные собаки разбежались из-под колес. Почему бы и этому вороночеловеку не сделать то же? Изо всех сил, отчаянно, он желал, чтобы вожатый не смог их задеть, промахнулся, не увидел — что угодно, но не помешал бы двум беглецам добраться до бассейна.

[indent]Нечеловеческие глаза вожатого — чёрно-жёлтые, с птичьими зрачками — сфокусировались на Двадцать первом. Мальчик понял: вожатый почувствовал его желание. Он бросил вызов, и этот вызов был принят. Страж приюта видел в нём не бегущего соломенного человечка, которого надо просто поймать и вернуть, он увидел в нём противника.
[indent]— Ты украл Грёзы, — прокаркал он. Перестав замечать Шестнадцатого, будто тот исчез, вожатый широко зашагал навстречу Двадцать первому, поднимая когтистые руки. — Ты ведь знаешь, что воспитанный юноша не должен воровать?
[indent]Безымянный попытался шмыгнуть под его руками, но чёрные когти полоснули по спине, содрав рубашку. Он споткнулся, а вожатый уже оказался рядом. Дикая боль пронзила руку, когда с нечеловеческой силой вожатый поднял его над землёй, стиснув плечо. Когти погрузились в кожу и мышцы на добрые несколько сантиметров, из-под них толчками брызгала кровь. Казалось, что чудовищная дробильная машина просто выворачивает руку из суставов и, не в состоянии сдержаться, Двадцать первый закричал.
[indent]Шестнадцатый почти достиг воды. Услышав вопль, он обернулся на самом краю пруда. Видно было, как колебания буквально раздирают Шестнадцатого на куски: сделай только шаг и чёрная вода примет тебя в своё лоно. Но Шестнадцатый не сделал. Не обращая внимания на бегущих к ним вожатых, он с гримасой отчаяния разбежался и врезался головой в живот под чёрной рубашкой. Всё полетело вверх тормашками! Мир завертелся в глазах Двадцать первого, который полетел носом в землю и покатился по траве. Всю грудь заливала кровь. Мелькали чёрные фигуры, метались вороны... и всего в трёх жалких шагах манила, притягивала гладь пруда.
[indent]— Беги! Беги, дурак! Вернёшься за мной потом!!! — крик Шестнадцатого привёл его в чувство. Сцепившись с человеком-вороной, Шестнадцатый оттаскивал его от лежащего друга. Через мгновение Шестнадцатого заслонили тени вожатых. Двое или трое подскочили к нему, хватая за руки.
[indent]— Беги!
[indent]Чёрное зеркало воды непостижимым образом стало ближе. Или это сам Двадцать первый, не осознавая того, полз вперёд? Откуда эта тяжесть в голове? Почему свобода пахла кровью? О ужас — подняв взгляд, Двадцать первый увидел, как стебли травы стремительно увеличиваются в размерах, тянутся по стволу клёна к зеву тоннеля и вплетаются в ржавые прутья. Трава пыталась поднять решётку, вновь закрыть ею позабытый лаз.
[indent]— Беги-и-и-и-и!

[indent]Всё так хорошо начиналось, что Двадцать первый забыл, что может быть иначе. И вот теперь расплачивались они оба: он — кровью и болью, Шестнадцатый — мечтой о свободе.
[indent]"Прости меня", - мысленно ответил Двадцать первый на голос друга. Он еще не понимал до конца, что происходит, но знал, что выхода нет. Черные тени плясали перед глазами, в ушах стоял шум крови, так похожий на накатывающие волны прилива там, за маслянистой пленкой воды.
[indent]Он не мог уйти один.
[indent]"Я не позволю им тебя забрать", — эхом прозвучали в голове собственные слова. Он обещал защитить Шестнадцатого, а вместо этого подставил под удар. Чувство вины боролось с рассудком, робко шепчущим, что Шестнадцатый прав, что двое мальчишек, из которых один ранен, не противники девятерым нелюдям. Что воспользоваться свободой, чтобы поступок друга не пропал зря, и вернуться за ним после — это не преступление, а единственно верный выход. Но будет ли это "после" для Шестнадцатого — он не знал. И сильнее, чем страх, сильнее, чем жажда свободы оказалась верность. Они уйдут вместе, или умрут вместе, потому что иначе всему этому миру останется только одно - сгореть.
[indent]— От.. пустите его! — Двадцать первый попытался встать, борясь с головокружением и болью. Зарычал от ярости, намереваясь повторить маневр Шестнадцатого, но ослабевшее тело подвело, и Двадцать первый, поскользнувшись на окровавленной траве, рухнул в воду.

[indent]— Держите его!
[indent]Крик разбивается о чернильную поверхность воды, и ледяной саван смыкается над его головой. Уже не осталось сил сопротивляться, последние отчаянные попытки вырваться с лёгкостью сметает бурный поток. Небо и деревья исчезли, поглощённые чернотой. Это не вода, это острые осколки воспоминаний слились воедино, чтобы затопить всё. Они кружатся и вихрятся. Многотонный давящий гроб. И когда в лёгкие хлынул поток пресной воды, когда стало нечем дышать, приходит конец.
[indent]Вода затягивает Двадцать первого в себя. Он не мог и представить, что под гладкой поверхностью скрывается омут. Его тащит вперёд и вглубь, втягивая в чёрный тоннель за мгновение до того, как могучие стебли вздёргивают ржавую решётку вертикально, возвращая её на положенное место.
[indent]— Держите! Нет! Он не должен уйти!
[indent]Но он уходит.
[indent]Он ушёл.

[indent]Конец?